Признаюсь, особого энтузиазма у меня это сообщение не
вызвало. В свое время школьные музеи были в моде. Посвящались они Победе,
пионерам-героям, детским писателям, космонавтам и все были на одно лицо:
иллюстрации из книг и журналов, соответствующие комментарии под картинками,
изредка — предметы, связанные с тематикой... И, как правило, все собрано
учителями, родителями, шефами безучастия детей. К музейным экспозициям в школах
привыкали быстро. И существовали школьники и музейные стенды, практически не
пересекаясь. Ну не вызывали у сорванцов душевного отклика отдаленные события и
сухие цифры. Наверное, поэтому большинство школьных музеев перестало
существовать, как только перестройка отменила некогда взлелеянные в них
ценности.
«Ну, вот. А теперь музей Холокоста», — подумалось мне, и
я отправилась в еврейскую школу на Водопроводной улице.
Школа оказалась солнечной. Нет, не в смысле больших окон
и ярких лучей, пронизывающих ее насквозь. Лучше всего сказать, здесь,
просветленной.
Охранник встречает меня не привычными императивами:
«Остановитесь! Нельзя! Не положено!», — а приветливо приглашает войти и
провожает по коридорам в поисках завуча по воспитательной работе. Ребятишки,
живые, озорные, разномастные: темные семитские глаза и курносые славянские
носы, смуглые, как маугли, мулатики и веснушчатые рыжие, как подсолнухи,
антошки. Здесь учатся не только домашние, но и интернатские дети. Понять, кто
есть кто, невозможно. Одеты все одинаково аккуратно и скромно: белый верх —
темный низ. На девочках юбки ниже колен. На мальчиках — еврейские шапочки —
кипы, прикрепленные заколками к непокорным вихрам. Здороваются все, несмотря на
то, что видят меня впервые. На стене непрерывающаяся символическая цепочка, в
каждое звено которой вписана фамилия нынешнего либо уже окончившего школу
ученика, в центре — отцы еврейского народа: Аврагам, Ицхок, Яаков. Надпись: «Мы
все — одна семья». А фамилии... Весь интернационал! Плоды мощной ассимиляции.
Хотя, по правилам, в школу принимаются только еврейские дети, национальность
которых начинает определяться от прабабушки по маминой линии.
А вот в ореоле пышных белокурых волос и завуч по
воспитательной работе Ренела Александровна Фрумкина.
Она и сама, как солнышко, энергичная, сияющая, лучистая.
Узнав, что я интересуюсь музеем Холокоста, немедленно тащит меня наверх
смотреть экспозицию.
Звенит необычный звонок, игриво разливаясь соловьиными
трелями. А я, поднимаясь по лестнице за улыбающейся Ренелой Александровной,
думаю с недоумением: «И зачем такой веселой солнечной школе мрачный музей
Холокоста?».
— Чтобы сердцем помнили, — отвечает на мой откровенный
вопрос Ренела Александровна и заводит меня в просторный зал, где целая стена
отведена под музейную экспозицию.
